Русь - это подросток, мыФ с буквой-флагом заимствованным, Рассея - это мать-моржиха стаю волков-ублюдков прямых породившая, Россия - это жена бросившая мужа-собаку кривую безвольную от истерики не иметь копейки стать евроПейкой породистой, снова Девка марится (мается, матерится, крестнакрестзвездой кровавомаревной исцарапывается) из Большеватой любви к прохожимцам-мужланам терпким-шакалам также и нравится своенравным гаркающим ТемТонцам-разорителям нетерпеливым, послепобеденная Вдова с беспризорной кепкой нахлобученной с плакатиком на груди кобелиной шипящегавкающей СССР (смайлик ржущий с глазом подбитым) с выводком детишекшалунишек шлакошакалами - не уследитт за всеми так умом не поймётт сердцем чует неравны эттому послаще тому посттроже по-домашнему обетт готов (очереди из АК), новая россия - та меня взбесила эта не дала рожей вроде гладко нюхать очень гадко дохлая кобыла у озера одна, у своегосеверновееерного холооодного Ледовитого озера... разлагается ака МаМонт
Мама, не учись у матери, она дура, бля...
http://www.snob.ru/profile/11778/blog/75493
ОтветитьУдалитьhttps://www.facebook.com/evgeny.kiselev.737/posts/955835331125618
ОтветитьУдалитьВЛАДИМИР НАБОКОВ
ОтветитьУдалитьЮБИЛЕЙ
"В эти дни, когда тянет оттуда трупным запашком юбилея, - отчего бы и наш юбилей не попраздновать? Десять лет презрения, десять лет верности, десять лет свободы - неужели это не достойно хоть одной юбилейной речи?
Нужно уметь презирать. Мы изучили науку презрения до совершенства. Мы так насыщены им, что порою нам лень измываться над его предметом. Легкое дрожание ноздрей, на мгновение прищурившиеся глаза - и молчание. Но сегодня давайте говорить.
Десять лет презрения... Я презираю не человека, не рабочего Сидорова, честного члена какого-нибудь Ком-пом-пом, а ту уродливую тупую идейку, которая превращает русских простаков в коммунистических простофиль, которая из людей делает муравьев, новую разновидность, formica marxi var. lenini (Муравей марксистский, разновидность ленинская (лат.)). И мне невыносим тот приторный вкус мещанства, который я чувствую во всем большевицком. Мещанской скукой веет от серых страниц "Правды", мещанской злобой звучит политический выкрик большевика, мещанской дурью набухла бедная его головушка. Говорят, поглупела Россия; да и немудрено... Вся она расплылась провинциальной глушью - с местным львом-бухгалтером, с барышнями, читающими Вербицкую и Сейфуллину, с убого-затейливым театром, с пьяненьким мирным мужиком, расположившимся посередине пыльной улицы.
Я презираю коммунистическую веру как идею низкого равенства, как скучную страницу в праздничной истории человечества, как отрицание земных и неземных красот, как нечто, глупо посягающее на мое свободное "я", как поощрительницу невежества, тупости и самодовольства. Сила моего презрения в том, что я, презирая, не разрешаю себе думать о пролитой крови. И еще в том его сила, что я не жалею, в буржуазном отчаянии, потери имения, дома, слитка золота, недостаточно ловко спрятанного в недрах ватерклозета. Убийство совершает не идея, а человек, - и с ним расчет особый, - прощу я или не прощу -- это вопрос другого порядка. Жажда мести не должна мешать чистоте презрения. Негодование всегда беспомощно.
И не только десять лет презрения... Десять лет верности празднуем мы. Мы верны России не только так, как бываешь верен воспоминанию, не только любим се, как любишь убежавшее детство, улетевшую юность, - нет, мы верны той России, которой могли гордиться, России, создавшейся медленно и мерно и бывшей огромной державой среди других огромных держав. А что она теперь, куда ж ей теперь, советской вдове, бедной родственнице Европы?.. Мы верны ее прошлому, мы счастливы им, и чудесным чувством охвачены мы, когда в дальней стране слышим, как восхищенная молва повторяет нам сыздетства любимые имена. Мы волна России, вышедшей из берегов, мы разлились по всему миру, - но наши скитания не всегда бывают унылы, и мужественная тоска по родине не всегда мешает нам насладиться чужой страной, изощренным одиночеством в чужую электрическую ночь на мосту, на площади, на вокзале. И хотя нам сейчас ясно, сколь разны мы, и хотя нам кажется иногда, что блуждают по миру не одна, а тысяча тысяч России, подчас убогих и злобных, подчас враждующих между собой, - есть, однако, что-то связующее нас, какое-то общее стремление, общий дух, который поймет и оценит будущий историк.
И заодно мы празднуем десять лет свободы. Такой свободы, какую знаем мы, не знал, может быть, ни один народ. В той особенной России, которая невидимо нас окружает, живит и держит нас, пропитывает душу, окрашивает сны, - нет ни одного закона, кроме закона любви к ней, и нет власти, кроме нашей собственной совести. Мы о ней можем все сказать, все написать, скрывать нам нечего, и никакая цензура нам не ставит преграды, мы свободные граждане нашей мечты. Наше рассеянное государство, наша кочующая держава этой свободой сильна, и когда-нибудь мы благодарны будем слепой Клио за то, что она дала нам возможность вкусить этой свободы и в изгнании пронзительно понять и прочувствовать родную нашу страну.
http://echo.msk.ru/programs/personalno/1606484-echo/
ОтветитьУдалитьhttps://www.facebook.com/slava.rabinovich.9/posts/931815913546390
ОтветитьУдалитьДмитрий Быков
ОтветитьУдалить"Но вот и дни последнего тепла.
Сияет клен, оконного стекла
Касаясь.
По улицам шатается толпа
Красавиц.
Красавицы сияют испитой,
Последней, острой, нервной красотой
С мечтательным и хищным выраженьем.
Все нараспашку, навзничь, напоказ,
Все веет размножением и
Разложеньем.
Повсюду жгут листву. В ее дыму
Мучительно бродить по одному:
Все — по два,
Но ясно, что не выйдет ничего:
Все напоказ, и все обречено.
Все будет подло, медленно, черно,
Бесплодно.
Все рвется умирать и истреблять.
Природа, как накрашенная …,
Невинна.
О тупике кричит любой пустяк,
И летом тоже так. Но летом так
Не видно.
Под окнами — дворовый стадион.
Всеобщей суете под стать и он:
Часами
В футбол гоняет цвет пяти дворов.
Аплодисменты, свист, кричалки, рев —
Все сами.
Чрезмерен каждый выкрик, каждый штрих —
Как поцелуй с оглядкой на других;
И, краем
Сознания — «Наш век не так тяжел:
Да, все вразнос, а мы еще в футбол
Играем!»
И точно так в прощальный свой расцвет
Шевелится и шепчет всякий бред
Держава,
Которая, как старое «Пежо»,
В закатном свете выглядит свежо,
Но ржаво.
Листва шумит, хотя уже суха.
На всем кресты, зияние, труха,
Как будто на машинке буква «Х»
Залипла.
И в кабаке, и в доме, и в мозгу
Все голосит: «Я буду! Я могу!» —
Но сипло.
Все кончится, иссякнет и умрет
Без смысла и трагических высот.
Все выродится в скверный анекдот.
Нет времени честней, чем бабье лето,
И если я люблю его — то вот
За это."
http://m.business-gazeta.ru/article/298565
ОтветитьУдалитьhttps://www.facebook.com/BykovDmitriyLvovich/posts/1089025027808322:0
ОтветитьУдалить"Мы застали сумерки империи,
Дряхлость, осыпанье стиля вамп.
Вот откуда наше недоверие
К мертвенности слишком ярких ламп,
К честности, способной душу вытрясти,
К ясности открытого лица,
Незашторенности, неприкрытости,
Договоренности до конца.
Ненавидя подниматься затемно,
В душный класс по холоду скользя,
То любил я, что необязательно,
А не то, что можно и нельзя:
Легкий хмель, курение под лестницей,
Фонарей качание в окне,
Кинозалы, где с моей ровесницей
Я сидел почти наедине.
Я любил тогда театры-студии
С их пристрастьем к шпагам и плащам,
С ощущеньем подступа, прелюдии
К будущим неслыханным вещам;
Все тогда гляделось предварением,
Сдваивалось, пряталось, вилось,
Предосенним умиротворением
Старческим пронизано насквозь.
Я люблю район метро 'Спортивная',
Те дома конца сороковых.
Где Москва, еще малоквартирная,
Расселяла маршалов живых.
Тех строений вид богооставленный,
Тех страстей артиллерийский лом,
Милосердным временем расплавленный
До умильной грусти о былом.
Я вообще люблю, когда кончается
Что-нибудь. И можно не спеша
Разойтись, покуда размягчается
Временно свободная душа.
Мы не знали бурного отчаянья —
Родина казалась нам тогда
Темной школой после окончания
Всех уроков. Даже и труда.
Помню — еду в Крым, сижу ли в школе я,
Сны ли вижу, с другом ли треплюсь —
Все на свете было чем-то более
Видимого: как бы вещью плюс.
Все застыло в призрачной готовности
Стать болотом, пустошью, рекой,
Кое-как еще блюдя условности,
Но уже махнув на все рукой.
Я не свой ни белому, ни черному,
И напора, бьющего ключом,
Не терплю. Не верю изреченному
И не признаюсь себе ни в чем.
С той поры меня подспудно радуют
Переходы, паузы в судьбе.
А и Б с трубы камнями падают.
Только И бессменно на трубе.
Это время с нынешним, расколотым,
С этим мертвым светом без теней,
Так же не сравнится, как pre-coitum
И post-coitum; или верней,
Как отплытье в Индию — с прибытием,
Или, если правду предпочесть,
Как соборование — со вскрытием:
Грубо, но зато уж так и есть.
Близость смерти, как она ни тягостна,
Больше смерти. Смерть всегда черства.
Я и сам однажды видел таинство
Умирания как торжества.
Я лежал тогда в больнице в Кунцево,
Ждал повестки, справки собирал.
Под покровом одеяла куцего
В коридоре старец умирал.
Было даже некое величие
В том, как важно он лежал в углу.
Капельницу сняли ('Это лишнее')
И из вены вынули иглу.
Помню, я смотрел в благоговении,
Как он там хрипел, еще живой.
Ангелы невидимые веяли
Над его плешивой головой.
Но как жалок был он утром следующим.
В час, когда, как кучу барахла,
Побранившись с яростным заведующим,
В морг его сестра отволокла!
Родственников вызвали заранее.
С неба лился серый полусвет.
Таинство — не смерть, а умирание.
Смерть есть плоскость. В смерти тайны нет.
Вот она лежит, располосованная,
Безнадежно мертвая страна —
Жалкой похабенью изрисованная
Железобетонная стена,
Ствол, источенный до основания,
Груда лома, съеденная ржой,
Сушь во рту и стыд неузнавания
Серым утром в комнате чужой.
Это бездна, внятная, измеренная
В глубину, длину и ширину.
Мелкий снег и тишина растерянная.
Как я знаю эту тишину!
Лужа замерзает, арка скалится,
Клонятся фонарные столбы,
Тень от птицы по снегу пластается,
Словно И, упавшее с трубы.
Дмитрий Быков. Суммерки империи. 1999"
Мертвечина россии для меня почувствовалась в 2008 году
ОтветитьУдалитьhttps://youtu.be/lRJ_hA-l9iE
"Фазиль ИСКАНДЕР
ОтветитьУдалитьЭта страна, как огромный завод, где можно ишачить и красть.
Что производит этот завод? Он производит власть.
Власть производит, как ни крути - хочешь, воруй и пей!
Ибо растление душ и есть - прибыль, сверхприбыль властей.
И вещество растленных душ (нация, где твой цвет?)
Власти качают для власти, как из кита спермацет.
Как время крестьянам погоду ловить - самая благодать! -
Как время женщину удержать и время с женщиной рвать,
Так, думаю я, для каждой страны есть исторический миг…
Встань за свободу и стой стоймя! Не устоял - не мужик.
Мы прозевали время свое, прошляпили, протрепав.
В этой стране все зыбко плывет, даже тюремный устав.
Мы припозднились, гоняя дымы, вина, шары, чаи,
Глянул в окно, а там давно гниют, фашизея, свои.
2008 год"
https://www.facebook.com/vladislav.yusupov/posts/1247349778633165
ОтветитьУдалить"Помните все эти статусы многочисленные (мои в том числе) о том, что скоро России придёт конец?
Так вот, мы попросту не заметили, что предсказанная смерть государства уже наступила и мы существуем в чем-то совершенно новом - Империи Безумного Мракобесия и повсеместного помешательства.
Понятия не имею, какими фантазиями тешат себя мои соотечественники, но нет более ничего, что могло бы говорить о России как о субъекте живом: науки, здравоохранения, образования, прав человека, внятной политики, национальной идеи, заботы о гражданах...
Есть куча ржавого железа, которое мы с упорством маньяков тащим к границам наших соседей и которым мы бряцаем как шаманы своими бубнами, отпугивая ночных демонов от костра в стенах дома давно почившего государства.
Каждый новый день шаманы дичающего племени придумывают новые страшные сказки, чтобы держать безумцев возле костра, места у которого распределяются с величайшей помпой и танцами с бубнами.
Уже позабыты медицина, физика, математика...включение электричества в старом доме происходит лишь с соизволения верховного вождя и благословления шаманов. Вождь и шаманы пока не рискуют назвать себя богами, но уже отдают распоряжения прежним богам.
Отщепенцев, которые ищут способы согреться ночью вне костра вождя, некоторые шаманы предлагают убить "для назидания", а лекари племени уже верят в то, что водой для обрядов можно воскресить умерших.
Остались лишь ненависть, зависть, лукавство в речах. Народ превратился в племя, граждане - в беснующихся дикарей, пока ещё умеющих обращаться с ржавым железом и утратившим способность к диалогу."